Будучи известным писателем, Георгий Метельский никогда не порывал со своей малой родиной — Стародубщиной, которой он посвятил большую часть своих литературных трудов. Родовым гнездом Метельских было село Литовск, расположенное в 12 км от Стародуба. Его родители Василий Иванович — адвокат и мать Елена Петровна — учительница венчались в Воскресенской церкви Стародуба. К родителям Георгий Васильевич всегда питал нежную любовь. Очень сожалел о смерти отца, ушедшего в 43 года. Боготворил мать, преклоняясь перед нелегким учительским трудом. И через всю жизнь пронес благодарность своим школьным учителям. После смерти писателя осталось немало неопубликованных рукописей, среди которых- большой очерк «Елена Петровна», посвященный матери (публикуется в сокращении).
Редакция благодарит друга Г. В. Метельского журналиста И. Г. Рябоштанова (г.Таганрог), приславшего этот текст в «Брянскую учительскую газету».
Елена Петровна, в прошлом учительница математики в старших классах школы, а теперь пенсионерка, ехала пассажирским поездом в Кисловодск из своего маленького городка в средней полосе России. Она знала, что это ее последняя в жизни поездка. Врачи, конечно, скрывали от Елены Петровны, что дни её сочтены, но она и без врачей чувствовала быстро приближающийся конец своего земного существования. Однако на судьбу Елена Петровна не жаловалась и на приближающийся финал смотрела без тревоги и страха, как на нечто само собой разумеющееся. Ей хотелось лишь одного — дожить до двадцатого февраля будущего года, до того самого дня в феврале, когда её единственный сын Виктор защитит кандидатскую диссертацию.
Виктор знал о тяжёлой наследственной болезни матери, но по молодости не верил в её близкую кончину, да и возня с диссертацией, согласования, споры с научным руководителем, доработки отнимали так много сил и времени, что тревога о матери как-то притупилась, отодвинулась на задний план. Её заслонили хлопоты о продвижении диссертации.
Конечно, он любил мать и позвонил своему школьному другу Петру Ивановичу Ходунову, главврачу кисловодского санатория «Рассвет», и попросил его принять мать на лечение.
Кроме сына Вити у Елены Петровны не осталось родни. Муж лет двадцать назад попал в автомобильную катастрофу и погиб, две сестры и брат умерли от той же болезни, которая неумолимо уводила из жизни и Елену Петровну.
До этого Елена Петровна ни разу не была ни на одном курорте. Лишь однажды лет двадцать назад ей дали путевку в расположенный неподалеку захолустный дом отдыха.
Теперешнюю поездку на юг, в санаторий, она восприняла как нежданно упавшее с неба счастье, единственное за последние годы её жизни, если не считать редких встреч с сыном, который, вместо того чтобы приезжать на каникулы домой, «по призыву партии и по зову сердца» отправлялся то на целину, то на стройку БАМа, то на прокладку вторых железнодорожных путей…
Была Елена Петровна худа, немного сутула и близорука. Строгие черты её лица и почти полное отсутствие морщин говорили о том, что в молодости она была красива. Дома, среди её ровесниц, она выделялась тем, что носила не привычные очки, а старомодное дамское пенсне. Когда Елена Петровна его снимала на ночь, на носу были отчетливо видны две косые розовые вмятины.
Одета Елена Петровна была аккуратно, но старомодно: темное, глухо застегнутое платье, поверх которого, выходя из вагона, она набрасывала светлую шаль, туфли на низком каблуке; седую голову прикрывал светлый, своей вязки берет.
Всю жизнь, с детства, она мечтала о тёплом южном море с пальмами и кипарисами на приморском бульваре. Наконец её мечта осуществилась: Елена Петровна ехала хотя и не к морю, не в Сочи или Ялту, куда путёвки расхватывало районное начальство, но всё же на юг и была счастлива тем маленьким счастьем, которое выпало на её долю.
Дежурная в приёмной была предупреждена о приезде Елены Петровны и сразу отвела её в кабинет к главврачу Петру Ивановичу Ходунову.
— Здравствуйте, Елена Петровна! — сказал главврач, протягивая обе руки. — Как добрались до наших благословенных мест?
Елена Петровна улыбнулась и ответила, что доехала на редкость хорошо. В школьные Витины годы, когда теперешний главврач частенько бывал у неё дома, она звала его Петей, но так назвать главврача сейчас Елена Петровна не решилась.
Пётр Иванович очень внимательно осмотрел её, выслушал, понял, что её дела совсем плохи, но сказал нарочито бодро:
— Ничего, Елена Петровна, подлечим вас маленько. Вылечить полностью не обещаю, но подлечим — это точно.
…Палата была на двоих с широким, во всю стену, окном, выходящим в парк, за которым виднелись покрытые побуревшей травой увалы холмов. На тумбочке возле второй, неприбранной кровати стояли флакончики, тюбики и коробочки с косметикой.
— Однокомнатных палат у нас нету, — как бы извиняясь, сказала медсестра. — А койку нянечка сейчас уберет. Я подошлю.
В этот момент в комнату ворвалась молодая, шустрая девица с симпатичным накрашенным лицом.
— Ха, у меня новенькая соседка! — сказала она. — Привет, бабуля! Меня зовут Настя. А вас?
— Койку кто убирать будет? — спросила сестричка, но ответа не последовало. Та. кто назвалась Настей, схватив что-то с тумбочки, убежала так же стремительно, как и появилась.
Несмотря на конец октября, было тепло, даже жарко. Цвели посаженные перед широким крыльцом розы. В тени огромного, еще не начавшего увядать платана сидели две пожилые женщины и рассказывали друг другу о своих болезнях. Чуть в сторонке от них, на освещенном солнцем пятачке, стояли не шелохнувшись несколько молодых девиц, подставивших под солнце запрокинутые лица.
Где-то далеко башенные часы пробили два раза, и в столовую уже бежали, обгоняя друг друга, молодые люди. Елена Петровна медленно пошла за ними. Дежурная подвела ее к столику на четверых, за которым уже сидела какая-то девушка. Елена Петровна близоруко посмотрела на нее и узнала свою соседку по комнате.
— А, бабуля!.. — приветствовала ее Настя. — А я думала, что к нам какого-нибудь молодого да красивого подсадят.
— А я что, не молодой да не красивый? — раздался громкий голос, и его обладатель плюхнулся на стул рядом с Настей.
— Да ты уже надоел за неделю, Толик. Мне бы новенького, — с показной ленцой проговорила Настя, не сводя глаз со своего смазливого соседа. Был он кучеряв, смугл, смотрел нагловато и пахнул парикмахерским одеколоном. Елены Петровны он вроде бы и не заметил вовсе.
— А где же наш учёный? — спросил он.
— Идёт, — ответила Настя.
К столику быстрой нервной походкой подошел пожилой коренастый мужчина в видавшем виды пиджаке и резко остановился возле своего места.
— Здравствуйте, господа! — сказал он. рывком наклонив голову.
— Мы ж здоровались утром, Василий Павлович, — заметила Настя, ухмыляясь.
— Ну и что? — последовал быстрый ответ. — Кроме того, у нас за столом появился новый человек, с которым я считаю должным познакомиться. Он приложил руку к сердцу. — Василий Павлович…
— Елена Петровна…
Молодые люди ели быстро и, выпив полусладкий компот, удалились. Елена Петровна и Василий Павлович еще несколько минут неспешно поговорили о разных пустяках.
— Я пойду в горы, а вам, Елена Петровна, советую обязательно отдохнуть с дороги.
— Я так и сделаю, Василий Павлович.
В палате Насти не было, и она прилегла не раздеваясь на свою кровать и стала думать о том, какой лучше провести эти первые и последние в ее жизни двадцать четыре санаторных дня. От этих мыслей ее отвлек быстрый стук в дверь. Вошла медсестра Ниночка и сказала, что Елену Петровну срочно зовет главврач.
— Кажется, ваш сынок звонит.
Елена Петровна рывком поднялась с постели и тут же почувствовала резкую боль в груди. До кабинета она дошла, держась за Ниночку.
— А вот и мама твоя идет, — послышался голос Петра Ивановича. — Витя у телефона, Елена Петровна.
Елена Петровна осторожно взяла трубку:
— Здравствуй, Витенька…
Сын спросил, как она доехала, как самочувствие, настроение?
Разговор прервался на полуслове, наверное, у Вити закончились пятнадцатикопеечные монетки, но Елена Петровна была счастлива. Значит, не забыл ее сынок, даже высчитал, когда она должна была добраться до санатория, и позвонил. Как хорошо, что она сразу вернулась к себе.
— Витя просил передать, что позвонит вам в воскресенье, в это самое время, — сказал Петр Иванович.
Разговор с сыном взволновал Елену Петровну, и она долго не могла успокоиться. Легла сразу после ужина, хотя Василий Павлович напомнил, что еще полагается выпить перед сном стакан кефира. Несмотря на усталость, сон бежал от нее: одолевали разные грустные мысли и не давала уснуть невероятно громкая музыка. Прокручивали магнитные ленты с модными записями, под которые на круглой, видной из окна площадке подпрыгивали и извивались, как в конвульсиях, молодые парочки и тучные женщины, мечтавшие скинуть вес.
И вдруг из репродуктора донеслось нечто совершенно чуждое тому, что битый час гремело и грохотало, — старинный, еще дореволюционный вальс «Белой акации гроздья душистые…». Елена Петровна закрыла глаза от охватившего ее умиротворенного чувства, от нахлынувших воспоминаний молодости. Она подошла к окну, облокотилась о подоконник и с каким-то простодушным умилением слушала знакомый с детства и забытый за давностью лет мотив.
Но пластинка скоро окончилась, и снова загрохотал очередной не то рок, не то твист, не то поп… Елена Петровна не разбиралась в тонкостях современной эстрадной музыки.
Утром Елену Петровну разбудил зычный голос: «На зарядку выходи!» Настя не пошевелилась, а Елена Петровна выглянула в окно и увидела лысого крепыша средних лет, в спортивном костюме, который легко пробежал мимо главного корпуса, направляясь к другим санаторным корпусам, время от времени выкрикивая одно и то же: «На зарядку выходи!»
Ни о какой зарядке для Елены Петровны не могло быть и речи, но она вышла во двор — просто так, чтобы полюбоваться еще одним солнечным утром, которых так мало осталось у нее.
Впрочем, Елена Петровна гнала от себя грустные мысли, радуясь, что жива, и без досады, а тем более без злости смотрела на «больных», которым некуда было девать силы. Вчера, сразу после ужина, она прослушала лекцию врача, который говорил о тех поистине огромных резервах, заложенных природой в каждом человеческом организме, и что только полнейшее пренебрежение к своему здоровью приводит к болезням, преждевременной старости и смерти.
Елена Петровна вернулась с лекции не столько опечаленная, сколько озадаченная: что же так нещадно укоротило ее жизнь? Война, немецкая оккупация, гибель мужа, преждевременная кончина матери, брата, сестер, страх за сына, которому по наследству могла передаться ее болезнь?
Когда лысый физрук скомандовал «Разойдись!», к ней подошел Василий Павлович.
— Доброе утро, Елена Петровна! А вы почему не принимаете участие в сем полезном мероприятии?
Елена Петровна дотронулась рукой до сердца.
— Понимаю, — сказал Василий Павлович. — У меня оно тоже барахлило, но я его вылечил физкультурой.
— Мое уже не вылечить… — Она грустно улыбнулась.
— Не верю!.. Но ходьба, надеюсь, вам не противопоказана?
— Только это мне здесь и разрешили.
— Если не возражаете, я завтра же составлю вам компанию. Сегодня у меня много процедур.
Елена Петровна не возражала.
У нее в запасе было очень мало дней, и она, подумав, решила не откладывать прогулку на завтра.
Санаторий стоял на окраине Кисловодска, и дорога полого поднималась в гору, огибая город.
На табличке было написано: «400 метров» — расстояние от санатория, и Елена Петровна с удивлением отметила, как далеко она прошла и что сердце ее бьется ровно и не болит. Это обрадовало ее, и она немного прибавила шагу, решив испытать судьбу. На всякий случай она часто останавливалась, чтобы отдохнуть, а заодно и посмотреть, что же делается по сторонам дороги.
Там лежали спокойные, сухие холмы. Их пологие склоны выглядели голо, трава была давно скошена и собрана в небольшие стога, прикрытые сверху плоскими камнями от ветра. Немного травы осталось только вокруг кустов. В тех местах, куда не достала коса, доцветали мелкие ромашки. Елена Петровна немного отошла в сторонку от дороги, чтобы сорвать их, но вдруг споткнулась и почувствовала настолько резкую боль в груди, что пришлось лечь на землю. Земля была сухая и нагретая солнцем.
В юности Елена Петровна любила жарким летним днем лечь навзничь на лесной полянке, смотреть в небо, по которому медленно двигалось чудом забравшееся туда облако, и слушать пение птиц или сухое потрескивание кузнечиков. Сейчас вместо кузнечиков весело трещали цикады, но Елене Петровне было не до них и не до высокого неба над головой. Она положила под язык таблетку нитроглицерина, но боль не проходила.
Так прошло минут двадцать. Елена Петровна лежала с закрытыми глазами и не видела, как на дороге остановился какой-то молодой человек, бегом направлявшийся в горы, посмотрел на распростертую женщину и не раздумывая подошел к ней.
— Вам плохо? — спросил он.
— Плохо… — ответила Елена Петровна и открыла глаза.
— Меня зовут Миша… Я помогу вам. Появление незнакомого Миши и то, что он предложил помочь ей, помогло Елене Петровне. Она поднялась и виновато посмотрела на него.
— Вы уж простите меня, пожалуйста… Помешала вам…
Она взяла Мишу под руку, и они медленно пошли в сторону «Рассвета». До него было «всего ничего», но минуло около получаса, прежде чем они, часто останавливаясь, добрались до главного корпуса.
— Большое спасибо, Миша. Дальше я сама управлюсь, — сказала Елена Петровна и стала медленно, останавливаясь на каждой ступеньке, подниматься по лестнице. Там ее и встретила Ниночка.
— Что с вами, Елена Петровна? — спросила она. — На вас лица нет. Идите в палату. Я вам укольчик сейчас сделаю.
Через несколько минут она вошла в палату, держа в руке наполненный лекарством шприц.
— Вам одной не надо ходить далеко, — сказала Ниночка. — Найдите себе попутчика.
— Я уже вроде бы нашла, за одним со мной столом сидит. Фамилии не знаю, а зовут Василий Павлович.
— Савиных…Он ко мне каждое утро на инъекции приходит. Хороший человек. Он инженером на фармацевтической фабрике работал. Сейчас на пенсии. Стихи, между прочим, пишет.
Ниночка рассказала главврачу о том, что сегодня случилось с Еленой Петровной.
— Может, ей назначить АТФ с кокарбоксилазой? — спросила она.
— А где мы их возьмем?
— Из дома принесу. У меня есть на курс.
Ниночка тяжело вздохнула: эти лекарства остались после того, как недавно умерла от инфаркта ее мать.
— Принеси, если тебе хочется. Хуже не будет.
С той поры Елена Петровна стала по утрам ходить в процедурный кабинет и всякий раз встречала там поджидавшего ее Василия Павловича. Через несколько дней она почувствовала себя лучше, наверно, помогли уколы, а может быть, и внимание Ниночки, ее похожая на заклинание фраза, которую она говорила на прощание: «Ну вот, вам и совсем хорошо стало…»
— Значит, я теперь могу пойти хоть до Малого седла? — спросила она в шутку.
— Хоть и до Большого…Но только вместе с Василием Павловичем, — в тон ей ответила Ниночка.
С тех пор как Елена Петровна узнала свой беспощадный диагноз, все для нее стало полно особого значения. Она и раньше любила природу, хорошие картины, красивые здания, но теперь, увидев самый обыкновенный лист березы, она восхищалась его красотой и той рациональностью, с которой его создала природа. Раньше ее раздражали нахально прыгающие под ногами голуби, теперь она с умилением смотрела на них. не злилась на залетевших в палату кусачих комаров и прощала Толику его плоские шутки, когда Василий Павлович, прослушав рано утром «Последние известия» по радио, сообщал ей о каком-либо сенсационном событии — землетрясении в Японии или запуске ракеты-носителя. Она не ахала, как это бывало раньше, а воспринимала как предначертанное свыше, как нечто такое, что изменить все равно нельзя.
— Да вы, я вижу, фаталистка, — сказал ей Василий Павлович.
— С некоторых пор я стала верить в судьбу.
Из санатория они вышли сразу после обеда. Дни по-прежнему стояли солнечные и теплые.
— Давайте попробуем дойти до ближайшего ресторанчика… Мне о нем Настя говорила, — сказала Елена Петровна, улучив момент, когда Василий Павлович замолчал.
— О, даже так! — воскликнул он. — Я вижу, что курорт на вас действует великолепно. И это меня радует… Ваше предложение принимается единогласно. Посидим, отдохнем, выпьем по бокалу вина… Вам сие можно? Не повредит?
— Какая разница, Василий Павлович.
Кисловодск лежал в лощине, весь укутанный в начавшие желтеть деревья, над ними то тут, то там возвышались белые здания санаториев.
— Красиво, — сказала Елена Петровна, когда, отдыхая, они остановились и стали смотреть на город внизу.
— «Красиво» — это не то слово, — ответил Василий Павлович.
— Тихая, умиротворяющая красота… В молодости я любила бури, грозы, а теперь — покой, тишину…
«Всему настал покой, прими ж его и ты, Певец, державший стяг во имя красоты».
Это Алексей Константинович Толстой.
— Вот как… Я не помню это стихотворение… — Елена Петровна искоса, снизу вверх, посмотрела на своего спутника. — Между прочим, до меня дошли слухи, что вы пишете стихи…
— Проболталась Ниночка?
— Прочитайте что-нибудь свое.
— С вашего разрешения, после ресторана. Я хлебну вина и расхрабрюсь…
Ресторан стоял чуть в стороне от дороги. Солнце начало садиться, и уже только шпиль над портиком здания был освежен. Остро пахло шашлыком и дымом.
— К счастью, в это время еще не играет оркестр, — сказал Василий Павлович. — Или вы жаждете послушать очередной твист?
В ответ Елена Петровна смешно заткнула пальцами уши.
— Ясно, понятно, — как говорит наш сосед по столу… Итак, прошу!
Они зашли в полупустой ресторан и сели за столик, откуда открывался вид на горы.
— Что будем пить? — Василий Павлович взглянул на передавшую ему меню Елену Петровну. — Коньяк…Мадеру ..Молдавское каберне… Я бы советовал каберне. Оно выгоняет из организма радиоактивный стронций и, как сказал мне знакомый полковник, значится у американцев в числе стратегических запасов.
— После такой рекламы коньяк и мадера отпадают сами собой.
На закуску они взяли виноград и по бутерброду с черной икрой, намазанной так скупо, что можно было без особого труда пересчитать все икринки.
Вино было холодное и терпкое. После смерти мужа Елена Петровна пробовала вино только по большим праздникам да на свои именины, которые приходились на двадцать первое мая по старому стилю. К этому дню она всегда пекла большой пышный крендель и ждала гостей, которые по домашней традиции являлись без приглашения.
— А ведь хороша жизнь, черт побери! — тихонько воскликнул Василий Павлович, осушив бокал.
Елена Петровна незаметно вздохнула.
— Да, Василий Павлович. Жизнь прекрасна несмотря ни на что. И так не хочется расставаться с нею…
— Вы опять за свое! Как вам не ай-яй-яй!
— Простите, не буду…
Они вышли из ресторана, когда солнце уже совсем скрылось за лиловатыми горами, но еще сиял Эльбрус.
То ли от выпитого вина, то ли от присутствия Василия Павловича, осторожно взявшего ее под руку, то ли от того, что дорога шла под гору, Елене Петровне было легко и приятно. На какое-то время она забыла о своих хворях и почувствовала себя не то что молодой, но почти здоровой, человеком, у которого если не все, то очень многое еще впереди.
— Василий Павлович, вы же обещали после того, как напьетесь до положения риз, прочитать свои стихи.
— Что ж с вами делать? Раз обещал… Но хочу предупредить, что наизусть я помню только один свой стишок. Пушкина. Есенина, Блока, Ахматову помню с юности, а свою стряпню забываю через минуту после того, как ее сочинил.
— Зачем такое пространное предисловие?
— Хорошо. Читаю… Называется «В лесу».
Падают листья. Ноябрь на пороге.
Грустно о лете вздыхает душа.
Тихо бреду я лесною дорогой,
желтой опавшей листвою шурша.
Стынут еще не замерзшие лужи.
В черной воде отражается лес.
Все понемногу готовятся к стуже,
к снегу с насупивших брови небес.
Все как положено, все изначально.
Лес полным ходом теряет красу.
Впрочем, ей-богу, не так уж печально
в этом почти оголенном лесу.
Голос у Василия Павловича был глухой, слова он произносил с придыханием, явно волнуясь и переживая, как школьник, которого учительница вызвала к доске прочитать наизусть «Зима. Крестьянин торжествуя…»
Падают листья. Ноябрь на пороге.
Грустно о лете вздыхает душа.
Тихо бреду я лесною дорогой,
желтой опавшей листвою шурша.
Стынут еще не замерзшие лужи.
В черной воде отражается лес.
Все понемногу готовятся к стуже,
к снегу с насупивших брови небес.
Все как положено, все изначально.
Лес полным ходом теряет красу.
Впрочем, ей-богу, не так уж печально
в этом почти оголенном лесу.
Василий Павлович сделал короткую паузу и закончил на высокой ноте:
Лишь у природы есть множество весен. У человека — одна.
Несколько минут они шли молча. Василий Павлович ожидал приговора.
— Грустные стихи, — наконец промолвила Елена Петровна. — Но мне нравятся. Может быть, потому, что созвучны моему настроению…
ы знаете, Петр Иванович, после уколов ей лучше, — радостно сообщила главврачу Ниночка. — Сердечные приступы прекратились. Ходит довольно далеко с одним товарищем ее возраста. А вчера утром я слышала, как она напевала какую-то веселую песенку.
Главврач ответил, не отрываясь от просматриваемых бумаг:
— Все это временно, Ниночка. Перед тем, как уйти на вечный покой, организм мобилизует все оставшиеся силы. Но, к сожалению, их уже не хватает для того, чтобы одолеть недуг.
— Жалко мне ее.
— Мне тоже… Елену Петровну я знаю с детских лет. Она в моем классе математику преподавала. Каждый божий день я приходил к ее Витьке, и всегда мне доставалось что-либо съестное. Их семья жила бедно, но наша еще беднее.
— Так мне продолжать инъекции?
— Конечно, Ниночка. Это не повредит. Их разговор прервал долгий телефонный звонок. Петр Иванович поднял трубку.
— Петя? — услышал он голос своего школьного друга. — Это я… Мама там далеко?
— Я сейчас сбегаю за ней, — сказала Ниночка и скрылась за дверью.
Разговор опять закончился на полуслове, но Витя успел сказать, что в следующее воскресенье не сможет позвонить — уедет на весь день за город, и чтобы она не беспокоилась. «Наверно, с Катей», — ласково подумала Елена Петровна, вспомнив о девушке, о которой Витя писал в каждом письме.
— Петр Иванович, — спросила Елена Петровна, осторожно положив трубку на рычаг, — скажите, пожалуйста, насколько велика опасность, что Витя заболеет моей болезнью? Как вы знаете, от нее погибли и моя мама, и брат, и сестры…
— Это, Елена Петровна, зависит от того, какие гены преобладают в Витином организме — отца или матери.
— Узнать это очень трудно?
— А зачем? И ваша матушка Валерия Константиновна, и вы дожили до солидного возраста. А когда Вите стукнет столько же, сколько сейчас вам, ученые научатся радикально лечить эту болезнь.
— Спасибо, Петя… — Елена Петровна забылась и назвала главврача, как в те далекие годы.
…Дни шли размеренно и тихо. Обычно после обеда Елена Петровна шла с Василием Павловичем гулять все по той же дороге к Храму воздуха, иногда они заходили в ресторан и выпивали по бокалу красного терпкого вина.
Время до обеда было свободно, и Елена Петровна проводила его в одиночестве, предаваясь то светлым, то черным думам. Она обнаружила в санаторном парке уединенную скамейку под вечнозеленой туей с узорчатыми и такими плоскими листьями, будто их предварительно положили в книжку, чтобы засушить. Здесь ей никто не мешал.
Чаще всего она теперь думала о бессмертии. В Бога Елена Петровна не верила, но православные обряды даже в самые страшные годы при батюшке Сталине соблюдала, тайком, переодевшись, ходила по большим праздникам в древнюю — XVII века — церковь, пока ее не обезглавили и не превратили в склад. К Пасхе пекла куличи, а к Рождеству варила кутью, которую вместо макового молока ели с компотом из сухих яблок. Недавно, когда религию стали признавать даже в московских верхах, повесила в красном углу древние, на черных досках иконы, оставшиеся от бабушки.
Мелькнувшее воспоминание об этом еще больше примирило Елену Петровну с близким концом ее земной жизни, и она снова взялась за принесенную книжку «Воспоминания брянских партизан». Некоторых ее авторов она знала, а одного из них во время войны прятала в своем доме от фашистов, напавших на его след. Этот партизан затем сражался в составе 3-го Белорусского фронта, но попал в плен и после освобождения из немецкого концлагеря был отправлен в наш советский концлагерь возле Норильска. Воротясь через десять лет отсидки домой, он на денек заехал к Елене Петровне, чтобы отблагодарить ее за то, что она спасла ему жизнь.
За сорок пять лет работы в школе Елена Петровна не получила никакой награды, даже Почетной грамоты райисполкома, о ней ничего не писал местный «Колхозный труд», она ни разу не восседала за столом президиума на предпраздничных собраниях и ни разу не была приглашена на так называемые «ужины», которые устраивались по поводу приезда важного педагогического чиновника из областного центра. Ее участие в этом мероприятии исчерпывалось пятеркой или трешкой, которые собирали со всех учителей, чтобы напоить и накормить важного гостя.
Елена Петровна не обиделась ни на кого, не обозлилась на всех и вся, понимая, что злостью делу не поможешь и что так заведено не только в ее городе, но и во всей стране.
Однако это не означало, что жизнь шла мимо Елены Петровны, всю свою душу она отдавала школе и старалась учить учеников не только математике, но и умению правильно жить. Некоторые из ее воспитанников стали всесоюзно известными. Они, да и многие из тех, кто не стали знаменитостями, исправно поздравляли ее с праздниками, обязательно заходили к ней, когда приезжали на родину, и это было для Елены Петровны самой высокой наградой.
…Здравствуйте! — Елена Петровна очнулась от воспоминаний и подняла голову. Перед ней стоял Миша. — Я несколько дней вас ищу. Хочу узнать, как ваше здоровье.
— Спасибо, Миша. Лучше.
— Ну и хорошо… Я и в столовой вас искал. Вы в первую смену едите? — Елена Петровна кивнула. — Тогда понятно… На танцах я вас тоже не приметил.
Он еще немного поговорил с ней, узнал, когда она уезжает, и поинтересовался, не надо ли ее проводить.
…Да, осталось всего десять дней. Ей все нравилось здесь, и уезжать не хотелось. У нее на счету был каждый день, да что день- каждый час. Она даже высчитала сегодня утром, сколько часов осталось до 20 февраля. Получилось более двух тысяч, вроде бы много. К этому надо добавить еще около ста часов, они будут нужны Вите, который закатит банкет по поводу успешной защиты. Если за это время с ней ничего не случится, она сама приедет в Харьков на Витину защиту; если уже не будет сил, попросит соседку, чтобы она послала срочную телеграмму на самом красивом бланке: «Поздравляю Здорова Целую Мама». Витя не будет волноваться, и ничто не омрачит его праздник… А дальше — будь что будет!..
Ее вдруг охватило чувство жгучей жалости к себе, но она постаралась побыстрее спрятать это постыдное чувство, сколько бы ни осталось жить, хандрить нельзя. Жизнь все равно прекрасна, и надо сполна насладиться ею. Она даже вспомнила подходящий коротенький стишок и прочла его сама себе вслух:
Если год тебе осталось жить,
скажи спасибо.
Если день тебе осталось жить,
не падай духом.
Если миг тебе осталось жить,
умри достойно.
Сегодня в полдень уезжала Настя, и Елена Петровна решила подойти к автобусу, чтобы попрощаться с ней.
— Ой, Елена Петровна, зачем это вы беспокоитесь! — Настя первый раз назвала ее по имени-отчеству.
— Хочу пожелать вам всего хорошего. Настя.
…А через три дня Елена Петровна провожала Василия Павловича. Накануне они совершили ставший ритуальным поход до ресторана, прозванного ими «Под мухой».
— Я уезжаю в час ночи последним рейсовым автобусом, — сказал Василий Павлович. — и мы простимся перед отбоем. Хорошо?
— А вы бы не пришли меня проводить в час ночи?
— Конечно, пришел бы. Но я же мужчина! …Елена Петровна, конечно же, вышла проводить Василия Павловича. С дежурным врачом она договорилась загодя, и ее выпустили через боковую дверь.
Василий Павлович стоял у входа в свой корпус, держа в руке клетчатый матерчатый чемодан.
— Нет, вы все-таки неисправимы, — сказал он, радостно улыбаясь.
— Вы меня ждали?
— Конечно!
— Мне пора, — сказал Василий Павлович. Он поднес к губам руку Елены Петровны и поцеловал.
— До свиданий, Елена Петровна…Мне было очень приятно общаться с вами.
— Мне тоже…Прощайте, Василий Павлович.
Она стояла возле санаторных ворот, пока с освещенной дорожки Василий Павлович не скрылся в тени. В том месте стояла скамейка, и любители ночных свиданий разбили висевший рядом фонарь.
А потом настал и день отъезда Елены Петровны. Главврач дал ей свою «Волгу», чтобы доехать до Минеральных вод.
— Вы еще не только кандидатскую, но и докторскую Витину защиту отметите, — сказал он на прощанье.
У машины, к которой подошли Елена Петровна и Ниночка с чемоданом, стоял Миша.
— Попрощаться забежал, — сказал он. — А если надо, могу проводить до вагона.
— Спасибо, Миша. Мне водитель поможет.
Она протянула Мише руку, а с Ниночкой обнялась и поцеловалась.
— Приезжайте на будущий год, Елена Петровна!
— Да, да, обязательно, Ниночка.
В санатории продолжалась обычная повседневная жизнь, нисколько не изменившаяся от того, что отсюда навсегда уехала Елена Петровна. Медсестры кипятили шприцы и делали уколы. Главврач составлял очередной никому не нужный отчет для крайздрава. Больные ждали автобуса, чтобы поехать к Нарзанной галерее и принять ванну.
…А Елена Петровна ехала. Она сидела рядом с шофером, держась рукой за сердце, и жадно смотрела на пробегающие мимо виноградники, сады, дачные домики за ними, на обсевших провода воробьев, на длинную очередь возле бочки с вином, на последние осенние цветы, как будто хотела навсегда запечатлеть в своей памяти все увиденное.
Елена Петровна умиротворенно смотрела в ветровое стекло «Волги» и беззвучно шептала одно и то же:
— До чего же хороша жизнь. Боже мой. как она хороша!..
Источник: Брянская учительская газета. — 2011.-17 июня. (№23)-9; 24 июня (№24).-С.9, 1 июля(№25).-9